На своем веку Меркулову неоднократно случалось посещать в больнице раненых друзей и пострадавших свидетелей. Пора бы уж и привыкнуть… Но привыкнуть Константин Дмитриевич был не в состоянии. Как двадцать лет назад, так и сегодня эта обязанность казалась ему тягостной. Он терпеть не мог специфический больничный запах, слагающийся из дезинфекционных средств, выделений нездорового человеческого тела и скучной водянистой пищи; его угнетал приглушенный свет, исходящий от длинных матовых ламп, в которых то и дело надоедливо позванивала какая-нибудь отошедшая проволока. Все это наслаивалось на воспоминания о днях, которые лично ему довелось провести в таких же тусклых стенах на койке по случаю болезни или ранения. Воспоминания о собственной немощи – кто же их, спрашивается, любит? Одним словом, посещения больницы всегда навевали на заместителя генерального прокурора черный пессимизм, и он с удовольствием избегал их, когда было возможно.

Но сегодня избежать визита в эти мрачные места никак не получалось. Володя после трагического происшествия на аэродроме слег в больницу с диагнозом «Верхушечный инфаркт миокарда». Что подразумевается под определением «верхушечный», Костя не знал, но инфаркт в любом случае штука крайне малоприятная… Так вот, едва придя в себя, как доложил медперсонал, пациент велел позвать к себе Константина Дмитриевича Меркулова, причем требовал этого так настойчиво, что просьба была удовлетворена.

Кажется, он хочет сообщить нечто важное. Что-то, касающееся падения самолета?

Константин Дмитриевич был готов к тому, что увидит печальное зрелище, но что настолько печальное, все-таки не ожидал. Его давний знакомый, мускулистый атлет, на больничной койке под белой простыней съежился, как бы сдулся. Может, причина еще и в том, что на нем сейчас нет этой его толстой куртки, которая казалась неотъемлемой от Володи, как его рука или нога? Пластмассовая трубочка с иглой закреплена лейкопластырем в подключичной вене. Похожая трубочка, но значительно тоньше, принадлежит кислородной маске под носом. Бледное лицо, темные, коричневые круги под глазами, которые, как показалось Косте, никогда больше не откроются, но они открылись, как только лежащий услышал шаги Меркулова.

– Костя… – Володя говорил медленно, с трудом, но отчетливо и уже достаточно громко, чтобы быть услышанным. – Хорошо, что ты пришел. Наклонись…

Костя наклонился, вплотную приблизив ухо к губам Володи, чтобы ему не приходилось повышать голос. Ну также и на случай, если руководителю полетов потребуется выдать какую-то тайну.

– Камеры слежения… – услышал Костя и не сразу понял:

– Слежения – за чем? За полетом? «Черный ящик»?

– Нет… – Это «нет» прозвучало без восклицательного знака, но в нем прозвучало недоумение, почему такая важная персона, как заместитель генерального прокурора, не возьмет сразу в толк, что имеется в виду. – За аэропортом… Если на территорию проник чужой…

Володя не докончил свою мысль, но, по мнению Кости, он сказал достаточно. Кирилл Легейдо, возглавлявший рекламное агентство «Гаррисон Райт», был крупной фигурой. И если его смерть была выгодна конкурентам или кому-то, пока невидимому, такие люди перед диверсией не остановятся.

Признание подействовало на Володю не лучшим образом: кожа из бледной стала синюшной, глаза словно бы еще запали – и Меркулов испугался:

– Все, все, тихо. Лежи спокойно. Тебе вредно волноваться.

– Костя… я сейчас волнуюсь оттого, что ты мне договорить не даешь! – В голосе зазвучала капризная, раздражительная нотка. – Слушай… У нас одна камера слежения над воротами… и еще четыре по периметру аэродрома…

– Понял, Володь, – успокаивающе, ласково сказал Меркулов, – четыре и одна у входа, над воротами.

– Запись на неделю рассчитана… Через неделю старое стирается… новое пишется… Если ваши еще не изъяли, изымайте быстрей.

Меркулов кивнул и дружески, но осторожно похлопал по руке, видневшейся из-под края простыни. Пальцы холодные, как у покойника… Володя попытался улыбнуться.

– Кость, да все просто… Если моя вина, если с техникой что-то… то лучше мне тут сдохнуть… А если гад какой-то все это устроил… то горе этому гаду! Я вылечусь и сам его на лоскутки настругаю, вы его только поймайте…

– Поймаем, – посулил Меркулов. – Обязательно. А ты, Володя, выздоравливай.

Леонид имел полное право называть покойного Легейдо своим другом. Ну пусть они не проводили свободное время вместе: Кирилл был человеком семейным и, конечно, должен был уделять внимание в первую очередь жене, а не друзьям… И пусть они не обсуждали взахлеб новинки литературы и кино: им хватало тем, связанных с рекламным бизнесом… Но разве для дружбы мало профессиональной общности, доводящей порой до того, что они читали мысли друг друга, когда речь шла о сложном клиенте? Разве мало чувства локтя, неизменной поддержки, на которую каждый из них мог рассчитывать? А что касается внешних выражений чувств, наверное, Леонид просто человек не слишком эмоциональный. Как говорила его мать, неласковый.

Должно быть, он так устроен: на первом месте для него всегда стояли деловые интересы. Он знал, что должен подняться по карьерной лестнице. А такой начальник, как Кирилл Легейдо, предоставлял для этого наилучшие возможности. Из этого родилась дружба – наверное, единственная разновидность дружбы, возможная для такого неласкового человека, как Леня… Да, он подошел к вопросу выбора начальника – и если хотите, выбора друга – осмотрительно. Но разве неосмотрительность лучше? Леонид всегда знал, что у него нет особенно выдающихся талантов, а значит, должен полагаться на разумный выбор.

Вот Кирилл Легейдо – тот обладал целой прорвищей разнообразных талантов! И поэтому имел право рисковать. Разве не рисковал он, когда, поработав на знаменитого тогда рекламщика Шиллера, ушел в небытие? Именно буквально в небытие – изнанку нарождающегося рекламного мира, в крошечную комнатенку на десятом этаже нафаршированного разнообразными офисами здания, со скромной табличкой на двери «Рекламное агентство “Гаррисон Райт”», с письменным столом, купленным по дешевке, зато весьма авангардного вида, и двумя вертящимися стульями – для предполагаемого клиента и для себя. На пустом авангардном столе торжественно стоял телефон, по которому никто не звонил. Никто, за исключением старых знакомых из агентства Шиллера, которые давали о себе знать лишь для того, чтобы сочувственно спросить: «Ну и как? А-а… Ну что ж, этого следовало ожидать… Ну не расстраивайся, может, еще повезет…» Миновала неделя такого времяпрепровождения. Ровно через неделю, в понедельник, едва Кирилл вошел в свой офис, раздался звонок, и мужской голос попросил к телефону генерального директора агентства «Гаррисон Райт». Легейдо разозлился: ах так, друзья еще и издеваются? Ну хорошо, он им покажет, что не только у них есть чувство юмора!